Мария Мелех - Сны Бога. Мистическая драма
И когда стрекоза в форме стюардессы прекращает махать прозрачными крыльями, я сползаю в кресле, скрещиваю руки на груди и закрываю глаза. Правым виском я чую шевеление воздуха от беззвучных попыток Дорис в тысячный раз пробиться к моей душе, но Джон спасает меня, отвечая ей: «Тсс-сс, ты же знаешь, он устал, пусть отдохнет».
Впервые за шесть часов я вдруг осознаю, что мне так и не позволили погрузиться в мысли, занимавшие меня утром. Иррациональная обида ворочается болезненным клубком над ключицей, и я действительно чувствую непостижимую усталость от всего, что со мной произошло в мире, называемом реальностью – сегодня, вчера, в прошлом году и за последние десять тысяч лет. Я цепляюсь за собственное дыхание и отзывчивыми ступнями нащупываю цепочку мыслей, порождающих необходимый эмоциональный поток. Я уплотняю эфир, я посылаю запрос, пеленгую космос внутри себя – другого и не существует, если вы хоть что-нибудь понимаете в этой жизни.
Для начала я ищу твой огонек, трепещущий на ветрах мироздания. Это уже счастье: знать, что ты жива. Затем я всматриваюсь в его цвет и, сам не понимая, как, соединяю провода, улавливая твое настроение. Если повезет – сольюсь с воздухом вокруг тебя и обниму твое тело. Может быть, ты будешь спать, и тогда я с настойчивостью, достойной Дорис, прорвусь в твое подсознание – но, к сожалению, ты успеешь обрядить меня в безопасные одежды и маски, так и не увидев моего лица. Хорошо, если ты танцуешь: ты теряешь контроль, не замечая этого, и я свободно сижу в тени, откровенно наслаждаясь тобой. Это ничего не дает, кроме обычных удовольствий падишаха, наблюдающего за своей одалиской, но в танце мне легче всего удержать твою душу, которую ты обязательно обронишь в каком-нибудь откровенном движении. Я бережно смыкаю пальцы в полупрозрачный кокон, и она трепещет, оставляя на мне свою пыльцу. После этого я смогу прожить еще несколько дней, растворяя эту разноцветную пыль в красках, рисуя биение твоего сердца, извлекая и выплескивая на полотна пейзажи из твоих зрачков. И я засыпаю, наконец провалившись в свой собственный мир.
Глава 2
В Милане дождит, что совершенно неудивительно для этого места и времени года. Вторя небесным струям, я отпускаю мысли течь вместе с ними, и позволяю себе не вникать в подробности и суть переговоров с полным, претенциозным итальянцем. Порой я только вижу, как шлепают его влажные красные губы, и в воздухе мелькает колесо жестов – а еще говорят, что мы предвзято относимся к иностранцам. В конце концов, у меня есть верная пастушка Дорис – пусть выполняет свою работу.
Краткое содержание его пафосных грез я улавливаю сразу: речь идет о какой-то крупной частной школе, и наш визави то ли ее директор, то ли заботливый отец одной из учениц. Близится выпускной бал, и его – ввиду некой особенной акустики (итальянцы, опять-таки!) – решили устроить в просторном, но заброшенном зале, которому требовалось нанести должный лоск. В моем распоряжении была целая вечность: полгода. Талантливый гордец во мне надменно усмехнулся: за это время я был способен сотворить мир, не то что паршивые декорации для дочерей местных воротил. Правда, мне уже с первых фраз не очень нравятся его идеи, в которые я все же вникаю под вкус традиционной пасты с томатным соусом в милом красно-зеленом ресторане (Рождество до сих пор не оставляет линию моей жизни). Заносчивый делец, видать, никогда не имел дела с художниками – хотя я уверен, что коллекции полотен в его особняке позавидовал бы любой знаток. «Мне необходимо посмотреть твой хваленый зал, болтун», – думаю я, но вслух говорю: «Когда вам будет удобно показать мне помещение?»
И вот мы уже едем на окраину города, где как-то совершенно внезапно, без предупреждения, притормаживаем в самом центре холодного тумана. Школа располагается в нескольких монастырских зданиях, раскинувшихся на каменистой террасе на берегу Ламбро. Территория монастыря обнесена традиционной оградой, за которой любопытным путешественникам видны кроны богатого и плодовитого сада – в этом я вас уверяю, как профессиональный художник, недовольный январем. Мы входим внутрь, и на меня сразу спускаются воспоминания об отроческих годах, проведенных в подобном заведении, откуда маленькие дарования вроде меня могли вырваться только на уикенд и каникулы. Вероятно, летом здесь также сходила с небес ночная мгла, дорожки в саду завивались причудливыми лабиринтами, а густые заросли перевоплощались в дрожащих от плотоядной алчности чудовищ, легкое прикосновение к которым грозило исчезновением в глубинах неизведанного. Не знаю, как обстояло дело с маленькими католичками, запертыми в сие помпезное заведение, но наши смятенные души эти сумрачные метаморфозы, как помнится, не удерживали от ночных прогулок – в паре, а то и в романтическом одиночестве.
Когда я стал довольно влиятельным и богатым человеком, то, забавы ради, попросил разрешения заглянуть в школярские летописи своего детства. Кажется, я пытался найти очередную дозу вдохновения в них – это безобиднее, чем повторять привычные экзерсисы с вытяжками из мексиканских трав. О, там значилось все разнообразие младенческих прегрешений: и слезы на скамье у лунного пруда, с томиком французских стихов в руках, и ухарские прыжки в воду, сопровождаемые истошными воплями ночных жаб, и череда первых поцелуев. И даже весьма предсказуемые темные обряды, с прочитанными задом наперед латинскими молитвами, и с обязательным присутствием жалкой стайки трепещущих подростков в плащах с капюшонами, согнанными туда не то любопытством, не то страхом перед своим фанатичным вожаком.
Моей фамилии не было нигде, хоть я и участвовал во всех этих безобразиях – по крайней мере, их влажные ночные ароматы до сих пор стоят у меня в носу. «Ты был таким тихим и благоразумным мальчиком, Николас», – умильно прошептала моя постаревшая учительница.
Откуда же я все это помню?
Мы направляемся в замкнутый со всех сторон двор и входим в красивую галерею с острыми готическими сводами. Она кажется мне смутно знакомой, и я чуть отстаю от компании, внимательно оглядываясь по сторонам. Вот и кустистые, размашистые цветы в мраморных вазонах уже где-то встречались на моем жизненном пути. Дежавю? Мой мозг слишком активен и ежеминутно порождает такое количество образов, что спустя неделю я уже не могу вспомнить – было это на самом деле или приснилось, а то и вовсе родилось в вольной фантазии?
– Ники? – Дорис оборачивается, поджидая меня, как мать своего ребенка. Я покорно прибавляю шаг. Когда у тебя на поясе ключи от сотен миров, трудно управляться с реальностью. Поэтому я так легко доверяю указателям и диспетчерскому эхо своих земных проводников. У меня просто нет другого выбора.
…Зал огромный. У меня дух захватывает от размаха задумок, которые гудящим стоглавым роем ринулись в мои ослепленные масштабами глаза. Тридцать метров высоты, около ста пятидесяти в длину. Средневековый, прямоугольной формы – видимо, здесь когда-то был собор. Директор подтверждает мои догадки: во времена Муссолини, на волне передела собственности, храм лишили святынь, а поздние владельцы не тратили средства на восстановление справедливости. Тем более, что провинциальное священство не просило о ней, довольствуясь несколькими десятками действующих церквей в округе. Дворец оставили для проведения всевозможных торжеств.
Мне не требуется обходить все помещение, чтобы понять его характер. Достаточно нескольких взглядов: ввысь, вперед, и два – по диагонали. И, конечно же, прикосновения к ребристому камню спускающегося в ладонь свода. Но это мои личные секреты, я не могу тратить время на объяснение механизмов. Пожалуй, эмпаты поймут меня и по намекам. Это нечто вроде разворачивающегося перед глазами свитка, бабочки, выкарабкивающейся из кокона. Каждая вещь жаждет превращения и, прежде чем начать колдовать, лучше бы спросить у нее, во что она желает быть обращенной.
Но у этого палаццо непомерные амбиции. Возможно, их заразу оставили в каменном рисунке творцы мрачного великолепия; или же он сам подслушал грезы людей, приходящих сюда, а затем сплел из них кружево своих мечтаний. Теряя окончания фраз и захлебываясь в почти сбывшихся предвкушениях, он оглушает меня потоком своих фантазий, изрядно приправленных ядом мании величия.
«Стоп!» – говорю я ему. Мне надо разобраться. Заказчик пристально смотрит на меня, пожевывая толстыми губами. Повисает необычная для этого полуострова тишина. Я не слышу даже звука бряцающих колокольцев на откормленных шеях быков, бегущих за Европой… Да о чем я? Сегодня второе января, быки бессильны. Отсчет пошел. Спустя десять секунд мой профессионализм и привычка к вдохновению должны выдать гениальную идею, способную преобразить этот зал, вселив в его атомы мелодию, которая навеки останется в алчных сердцах этих маленьких дряней, рожденных в роскоши, живущих в ней и стремящихся – тоже к ней.
